Жорж Клотц - Доллары за убийство Долли [Сборник]
«С этим парнем лучше не придуриваться», — подумал он.
В тот вечер старший надзиратель понял, что на новичка вполне можно положиться.
Он заглянул в его карточку: Джим Бэнсфилд, тридцать четыре года, родился в Нью-Гемпшире; получил место в тюрьме Доуфенмор, хотя многие подали заявления гораздо раньше, чем он. Старший надзиратель понял, что у парня есть своя рука наверху, и преисполнился к нему еще большим уважением. Фотография была старой, сделана по меньшей мере лет десять назад. Это противоречило правилам — надо будет сказать об этом новенькому.
Бэнсфилд распустил галстук, развалился на стуле и закурил сигарету. Они сидели вдвоем в этой чересчур жаркой комнате. Перед стеклом пульта располагалась прямоугольная площадка, от которой расходились пять коридоров.
Старший надзиратель скользнул взглядом по залитой светом пустынной площадке. Движением подбородка показал на пятый, последний коридор. В его конце на самом верху находилось отделение смертников, которое отсюда нельзя было рассмотреть.
— Через три дня, — сказал он, — нужно будет встать рано.
В лице Бэнсфилда ничего не дрогнуло. Он поднялся, потянувшись, и потушил окурок в пепельнице, вмонтированной в стену.
— В понедельник на рассвете, в 5 утра. И тебе придется там быть. В первый раз у тебя?
Бэнсфилд утвердительно кивнул.
— Заранее никогда не угадаешь, — сказал старший надзиратель, — у одних совсем легко проходит. Трепыхнется, как рыба на сковороде, и все, можно оттаскивать. А с другими… их чуть не до потолка подбрасывает.
Бэнсфилд пристально смотрел, как яркий неоновый свет отражается от стальных камер, уходящих в глубь коридоров.
— И… сколько это длится? — спросил он.
— Я опасаюсь за Крэнсона, уж очень у него много жира. С Логаном все должно пройти быстрее. Но заранее никогда не знаешь.
— Кто пойдет первым?
— По правилам, сначала идет тот, кого осудили раньше.
— Значит, Логан?
— Да, Логан.
Бэнсфилд взглянул на часы.
— Ну, я пошел, — сказал он.
— Точно, тебе пора.
Бэнсфилд начал обход. Старший следил за ним, переходя от одного экрана к другому. На сей счет существовали жесткие правила: в охраняемой зоне любой служитель сам находился под постоянным наблюдением телекамер.
Бэнсфилд шагал навстречу свету, металлу и безмолвию. Было два часа ночи.
Не торопясь, он обошел все коридоры с их бесчисленными дверями, затем вошел в лифт и поднялся в отделение смертников.
Перед каждой застекленной клеткой находилось два надзирателя: одного осужденный не видел, а второй располагался прямо перед стеклянной стеной.
Логан, лежа на животе, крутил ручку настройки транзистора. Голой ногой, вылезшей из-под простыни, он отбивал такт. Вокруг него валялось множество иллюстрированных журналов и комиксов: казалось, вся его койка была погребена под цветными фотографиями и рисунками.
Крэнсон спал на боку, примяв жирную щеку и приоткрыв безвольный рот, так что на лице его заметнее всего была розовая влажная впадина.
Бэнсфилд прошел мимо, помахав приветственно рукой надзирателям, а затем спустился вниз по пустынной лестнице.
В ушах его все еще звучали слова старшего надзирателя:
«Через три дня придется рано вставать».
ГЛАВА 2
— Всем вернуться в камеры, ни одного человека в коридорах.
Мегафоны смолкли.
Логан не мог отвести глаз от пигментных пятен на дрожащих щеках священника. На белую облатку причастия капнула слеза.
Сердце у него колотилось так сильно, что молотом отдавало в ушах. Судорожно глотая облатку, он почувствовал, что его колют в руку, которую крепко держал один из надзирателей; и тут же все закружилось перед глазами.
— Ну, Логан, тебе пора, старик.
Он упирался, но его влекли вперед, и подошвы его скользили по плотным плитам. Опять возник священник, поспешно перекрестил. По лицу Логана текли слезы, а бритва мерно рокотала у него на запястьях, там, где наденут проводящие пластинки; другие хлопотали над его щиколотками. Подыхать в кальсонах — какая подлянка, позорище, может, мне это снится, что за гадость они мне вкололи.
Томсон, да, это Томсон, мой надзиратель, сегодня и он не улыбается, он мне всегда приносил журналы… любые, какие ни попрошу… Хороший парень.
— Пошли.
Логан идет вперед, ищет глазами Томсона, Томсон не позволит им сделать это со мной. Сзади закрывается дверь, вот оно… на возвышении, как трон — никелевый трон. Стул.
Надзиратели толкают его навстречу двум помощникам палача, щелкают запоры наручников, на лицо — маску, и в пустой комнате наступает ночь — он только и успел увидеть свидетелей в окошечке слева. Никого из знакомых.
На пульте палач опускает рукояти, потрескивают медные контакты. Свидетели зеленеют: у сидящего перед ними человека вены лопаются, как веревки, маска заглушает безумный крик Уильяма Логана, а его взлохмаченные волосы загораются, как сухая трава.
— Славный был парень, — говорит Томсон дрожащим голосом. — Зря с ним такое проделали.
На казни присутствуют коронер суда Марлоу, председатель и адвокат. Накануне Элфид получил отказ, хотя он обратился с торжественным запросом в Верховный суд. Но Вашингтон согласия не дал.
Крэнсон хорошо держится, одевается неторопливо, движения замедленные, как у всех толстяков. Тщательно натягивает носки, и присутствующие начинают проявлять легкое нетерпение. Человеку, которого через пять минут поджарят, не стоит так обстоятельно собираться.
Коридоры.
Крэнсон не просил священника. Он сам поворачивает руки, чтобы легче было брить.
Надзиратель, стоящий слева, вопросительно смотрит на врача, тот отрицательно качает головой: успокоительное вкалывать нет нужды, это толстокожее животное само пойдет на бойню.
Комната, где происходит казнь.
Дверь закрылась. Прямо перед ним стул, справа — кабина, где ждет палач. Свидетели уходят в комнату слева, откуда могут видеть осужденного.
Два помощника палача и четверо надзирателей. Один из них — Бэнсфилд.
Дверь в комнату закрывается, а снаружи загорается красная лампочка: запрет входить до окончания казни.
Время.
Оба помощника подходят к Крэнсону, тот на секунду застывает, затем медленно движется к стулу.
Полная тишина. Крэнсон медленно садится.
Внезапно Бэнсфилд отрывается от стены: наискосок через комнату стремительно идет к палачу. Тот уже положил руки в перчатках на рукоятки.
Все смотрят на Бэнсфилда: он хватает палача за локоть, и тот, машинально подняв голову, застывает в изумлении. Палач — старик лет шестидесяти, маленького роста, почти лысый, его маленькие круглые глазки не могут оторваться от пистолета, который надзиратель приставил к тому самому месту, где бьется сердце, и сердце его вдруг начинает колотиться так, что грудь готова разорваться.
Голос Райнера звучит очень спокойно:
— Не двигаться.
Можно было и не приказывать, все застыли на месте.
— Крэнсон…
Швед встает, по ступенькам сходит с возвышения, где располагается стул. Руки у него все еще раскинуты, он беспрерывно моргает.
— Уходим.
Толстяк, сглотнув слюну,' делает шаг по направлению к двери. Его невыразительные глаза прикованы к человеку, который спасает его от электрического стула. Он инстинктивно понимает, что должен повиноваться.
Один из помощников палача, открыв рот, делает шаг вперед, но дуло пистолета поворачивается к нему, и он застывает на месте. Теперь он будет стоять спокойно.
Райнер кивает на кнопку, утопленную в двери, и в нее вонзается огромный палец Крэнсона. Дверь открывается.
Одним прыжком Райнер оказывается в комнате для свидетелей; левой рукой хватает директора за галстук и отрывает его от стены.
Трое человек бегут по коридору. Но и двадцати метров они не пробежали, как раздается оглушительный, разрывающий уши сигнал тревоги.
Начинается безумная гонка. Первую дверь они сумели проскочить, когда она уже закрывалась. Полузадушенный директор хрипит:
— Вы сошли с ума, вам не прорваться, двери блокированы.
Прямо перед ними закрывается вторая дверь. Крэнсон бросается вперед, в порыве отчаяния пытается удержать своими толстыми пальцами железную створку, медленно и неотвратимо скользящую к стене. Он напрягает все мускулы, но тщетно: остается полметра, сорок сантиметров, двадцать — и Крэнсон отскакивает, чтобы беспощадная машина не перерезала ему ладонь.
Они в коридоре, запертые между двумя стальными дверями..
Крэнсон, беспомощно выругавшись, глядит на Райнера: в мутных глазах вопрос вдруг сменяется выражением ужаса. Из отверстий на потолке начинает спускаться облако ядовитого газа.
Райнер сует пистолет за пояс и передает заложника в руки Крэнсона:
